Диски и книги можно купить
ЗДЕСЬ
или по адресу:

www.russia-on-line.com

 

 

 

 

Журнал «Чайка»

 

 

 

 

 

 

 

 

doteasy.com - free web hosting. Free hosting with no banners.

«Мое святое ремесло»
Владимир Толшин
«Новое русское слово». 4 января 1984 г. Нью-Йорк

       За последние 10-15 лет в Советском Союзе было сделано несколько попыток создания концертной программы из произведений Марины Цветаевой. Несмотря на то, что советскими издательствами выпущены сборники ее стихов и вышел даже том в большой серии «Библиотеки поэта», Цветаева, как, впрочем, и Ахматова, Пастернак, Мандельштам и многие другие поэты, до сих пор находится под сугубым цензурным контролем. Некий негласный запрет заставляет актеров тщательно отбирать материал, чтобы этот запрет обойти. Кроме того, как бы чувствуя огромную внутреннюю силу стихов, их освобождающую мощь, исполнители стараются окружить то немногое, что отобрали, соответствующим смягчающим материалом. Таким образом, программы уклоняются либо в сторону литературоведения, либо в биографическую сторону, исследующую наименее опасные периоды жизни поэта. Удельный вес стихов в этих программах ничтожно мал.

       В 1979 году актриса Московского литературно-драматического театра ВТО Жанна Владимирская предложила руководству театра свою программу, над которой она работала около пяти лет. Спектакль-концерт назывался «Есть час души...» и состоял из шестидесяти стихотворений М. Цветаевой. Кроме небольшого предварительного вступления, где излагались основные даты жизни и гибели поэта, никакого дополнительного материала в программе не было.

       Год назад НРС уже сообщало о премьере «Моцарта и Сальери» в Колумбийском университете в постановке Дмитрия Михайлова. Роль Моцарта была дебютом Жанны Владимирской в Нью-Йорке. Все это время актриса продолжала работать над программой. Здесь появилась возможность использовать новые материалы - малодоступные в Советском Союзе и те, что необходимо было изымать из программы no цензурным соображениям. Программа значительно обогатилась и, может быть, приобрела большую законченность. Теперь она включает в себя стихи и прозу самой Цветаевой, прозу Пастернака, Бальмонта и других современников поэта.

       Четвертого декабря в зале им. Рахманинова (Свято-Серафимовский фонд) состоялась новая премьера: спектакль-концерт «Мое святое ремесло...» - поэтическая биография Марины Цветаевой. Исполнительница - лауреат московского конкурса артистов театра Жанна Владимирская. Режиссер - Алексей Ковалев.

       Мы все реже встречаемся с истинно трагическим ощущением в театре. Пользуясь словами Гарсиа Лорки, называвшего театр «школой слез и смеха», можно заключить, что во втором своем предназначении он преуспел, а о первом постепенно забывает. Мы охотно миримся с этой утратой, в самой жизни находя достаточно причин для горьких переживаний. Как быстро схватывающие, самонадеянные ученики, мы полагаем, что учиться тут нечему. Но как неожиданно, как неописуемо прекрасно бывает открыть, что ты заблуждался. Что властное, почти нестерпимое переживание горя, которое заставляет нас испытывать актер, вычищает душу от обильного хлама наших будней, одним духом распутывает узлы бесчисленных и ложных обязанностей, оставляя одну-единственную, которую стоит выполнять - быть человеком, осознать глубину и значение человеческой судьбы.

Есть некий час - как сброшенная клажа:
Когда в себе гордыню укротим.
Час ученичества - он в жизни каждой
Торжественно-неотвратим. . .

       Стихотворения Марины Цветаевой, из которого взяты эти строки, нет в программе, созданной Жанной Владимирской и Алексеем Ковалевым. Но пожалуй именно оно служит камертоном спектакля-концерта. Оно мне вспомнилось не сразу. Должны были пройти несколько дней, чтобы улеглось волнение, вызванное сильнейшим впечатлением от спектакля. И когда памятью были собраны воедино события этой трудной биографии, оказалось, что я впервые по-настоящему узнал и ее трудность, и ее величие. Родилось желание высказать горячую благодарность актрисе за этот урок.

       Я нe оговорился, назвав работу спектаклем. Ее создатели осторожно смягчили афишу, добавив к этому тревожному слову спокойное и безопасное название - концерт. «Спектакль-концерт». Мне кажется, я понимаю, зачем это было нужно. Актриса и режиссер являют собой особый, глубоко продуманный и сильно действующий театр, и они вправе рассчитывать на некоторую зрительскую свободу, непредубежденность. Слово «спектакль» создает в сознании зрителя определенные рамки, довольно покосившиеся за последнее время. То вялое жизнеподобие, которое принято теперь называть спектаклем, не имеет ничего общего со смертельным поединком поэта со своей судьбой, сжатым до двух часов сценического времени. Трудно в данном случае говорить и о драматургии в привычном значении этого слова. Материалом спектакля служат пятьдесят стихотворений и крупные отрывки замечательной прозы. Однако, драматургическая основа в спектакле есть. Она целиком заключена в отборе и последовательности частей, в скрытом стремительном течении действия - во всем том, что естественнее выражать языком театра, а это, может быть, и есть самая суть драматургии.

       Площадка Рахманиновского зала мало приспособлена для представлений. Ровный пол и отсутствие сценического света создают неудобства для зрителей и ограничивают возможности актера. В меру своих сил авторы спектакля позаботились и об этом. Две или три платформы приподняли сценическую площадку, а четыре небольших фонаря немного помогли сосредоточить зрительское внимание. Впрочем, после первых минут спектакля никакие внешние обстоятельства уже не способны были это внимание отвлечь.

       Вынужден признаться, что с большой опаской приступаю к рассказу об актрисе. Раз театр перестает нас потрясать, а мы, в свою очередь, не требуем от него выполнения этой святой обязанности, мы разучиваемся и сколько-нибудь удовлетворительно оценивать актерские работы. А расхожие слова о темпераменте, обаянии, выразительности, заразительности, яркости и искренности переживаний ни в какой степени нe приблизят нас к явлению, о котором я собираюсь говорить. Прежде всего Жанна Владимирская обладает поразительным даром полностью овладевать зрителем на те два часа, что он, зритель, ей предоставляет. Если вы когда-нибудь попадете на ее спектакль, оставьте всякие попытки предположить, что вас ожидает. Единственное, в чем вы можете быть уверены - что никакого вреда вам нe причинят, даже если вам придется всплакнуть или неожиданно для самого себя охнуть. Гарантией тому служит личность актрисы, чистота ее помыслов и духовность, которые становятся очевидными сразу. И самым неожиданным образом вам сразу же становится ясно, что вот здесь присутствует Цветаева - без торжества перевоплощения, без всякого подобострастия к гению поэта. Как Цветаева обращается к Пушкину no безоговорочному праву творца и мастера, так актриса обращается к самой Цветаевой с сосредоточенной и серьезнейшей попыткой взять на свои плечи бремя ее судьбы.

       Я слышал в записи одного из концертов Владимира Высоцкого как он, рассказывая об особенностях любимовского театра, несколько раз настойчиво повторял: «Это pa-бo-та, актеры выходят на сцену pa-бо-тать. И если они работают по-настоящему, тогда хорошо, тогда зритель получает то, что должен получить...» И вот впервые за долгое время я увидел эту тяжкую и прекрасную работу.

       Итак, мы уже незаметно перешли за тот порог, за которым облик актрисы стал для нас бесспорным субъектом Цветаевской биографии, как вдруг осознаем, что это - несчастный, голодный Бальмонт в Москве девятнадцатого года. И мимо мысли - «Бальмонт-то вроде был мужчиной» - стремительно постигаем, как велика была сила сочувствия Цветаевой, как бережно и пристально вглядывалась она в окружающих. Конечно, это нe секрет. Вы можете убедиться в этом, прочитав ее воспоминания о Волошине, Белом, Бальмонте. Но ощутить это с катастрофичностью непосредственного впечатления можно, видимо, только так - под властным влиянием актерского чувства истины.

       Все более трудная задача встает перед актрисой, когда она переходит к воспоминаниям об Андрее Белом. Но вновь без подготовки и перестроек мы жадно вслушиваемся в голос, всматриваемся в лицо, жесты измученного, потерянного поэта. Как будто перед нами не одухотворенная женщина в скромном синем платье, не Нью-Йорк восьмидесятых годов...

       Я нe знаю, как читала свои стихи Цветаева. Думаю, что с нее довольно того, что она их написала. При чтении ее книг часто возникает некоторое перенапряжение. Кажется, что читать эти стихи вслух невозможно, если не пренебречь необходимостью соотносить свои чувства с ее безмерными чувствами. А уж если кто-то отважится сравняться с нею, то слушать эти стихи, пожалуй, будет еще труднее, чем читать глазами. Но и тут нас подстерегала неожиданность. Оказалось, что можно собрать этот резкий, переполненный энергией стих в упругие, ритмичные монологи, ошеломляющие цельностью и остротой мысли. Сосредоточиваясь на главной идее, на сквозной линии поэтической биографии, актриса как бы сберегала силы, хорошо зная, каков вес этой судьбы, и предоставила нам самим бросаться из огня да в полымя отдельных эпизодов. Каким-то загадочным образом было видно, что актрисе ведомо, сколько слез и крови сердца содержится в каждом стихе. Но ей было ведомо и другое. Терпеливо давая нам отрадоваться и отстрадать каждый из поворотов, она уверенно вела нас все дальше к финалу и трагической развязке. А когда уже не осталось стихов и прозы, когда гибель поэта рассказывалась словами обывательской объяснительной записки в милицию, и превосходный урок человеческой судьбы был завершен - тогда оказалось, что мы сделали только первый шаг. Что теперь мы, может быть, чуть более подготовлены к следующему уроку, который намного сложнее.

Закон! Закон! Еще в земной утробе
Мной вожделенное ярмо.
Час ученичества! Но зрим и ведом
Другой нам свет, - еще заря зажглась.
Благословен ему грядущий следом
Ты - одиночества верховный час!

       Этот час наступал для каждого из нас вслед за представлением. Вместе с актрисой нам легче было одолеть прорыв в высокую область творческого духа. Теперь предстояло так же пристрастно оценить наш собственный удел в дарованной нам Богом жизни. Актриса сделала все, что было в ее силах, чтобы приготовить нас к этому часу и незаметно переместить в него. Чтобы совершить такое преображение зрителей, мало только таланта - нужен неутомимый труд, постоянное стремление к мастерству и совершенству. Жанна Владимирская твердо стоит на этом пути. Это роднит ее с любимым ею поэтом, а у зрителя рождает полное доверие и готовность к сотворчеству.

       Может быть, самым важным впечатлением от спектакля было осязаемое ощущение целостности, гармонии. Мы часто и с легкостью относим эти определения к Пушкину и затрудняемся приложить их к Цветаевой. Я нe берусь участвовать в критической полемике о Цветаевой и пытаюсь только изложить впечатления о спектакле. Он помог мне живо почувствовать гармоничность ее творчества. И это опять-таки было довольно неожиданно, поскольку я тоже склонен был поддаваться первому впечатлению от стихов и ее собственным заявлениям о безмерности, вневременности, видеть в ней только «взрыв и взлом». Мы как-то упускаем из виду, что она горюет о своей безмерности - в убогом «мире мер», к которому и мы вряд ли согласимся себя относить.

       В одном из своих эссе Гилберт К. Честертон обращает наше внимание на новые теории, которые быстро завоевывают популярность, и напоминает, что чаще всего в этих теориях нет ничего нового, а привлекательность их как раз состоит в определенной узости, односторонности. Приведя в пример Ницше, он пишет, что ставший вдруг модным аспект его философии был известен еще Шекспиру и выражен им в «Ричарде Третьем». «Но он нe только знал эту философию, - говорит Честертон, - он знал также, где ей место - в устах полоумного калеки накануне поражения».

       Поддаваясь впечатлению отдельных сильных образов в поэзии Цветаевой, мы не всегда находим в себе достаточно широты, чтобы увидеть единый образ поэта. Жанна Владимирская показала нам, как это делается. В этом отношении спектакль-концерт «Мое святое ремесло» смело можно сравнивать с наиболее существенными литературными работами современных русских авторов. В своей творческой области актриса совершает тот же труд постижения и развития национальной культуры. Надо сказать, что для эмиграции это достаточно редкое и истинно важное явление.

       Пора заканчивать эту «попытку суждения», как сказала бы Марина Ивановна Цветаева, но что-то осталось еще неназванным и продолжает звучать в памяти бессловесно и печально. Может быть, музыка? Я нe сказал о замечательно выбранной фортепьянной музыке Шопена, возникающей в продолжение всего спектакля. Иногда музыкальные куски кажутся странными, как бы противоположными событиям, но в следующий миг вам открывается новый смысл, новый объем событий. Этот элемент спектакля столь жe продуман и так жe настойчиво работает на главную задачу - создание гармонически цельной поэтической биографии.

       Или это едва слышимый перезвон колоколов, сопровождающий стихи о Москве? А может быть, несколько моментов, когда в резком переносе предложения из строки в строку, так часто встречающемся у Цветаевой, актриса отчетливо выделяла рифму, что производило впечатление информационного взрыва? Но нет, остается еще что-то. Возможно, и нe следует пытаться это назвать. Возможно, это та особая атмосфера, присущая театру, ощутить которую нe помогут никакие описания. Ради одного этого стоит ходить в театр.

Вернуться на первую страницу