Сизифов метод
Самуил Лурье
«Невское время». 2004 г.
Действительно роман. Действительно про Сизифа. Про того самого.Ставшего нарицательным. Олицетворением тщеты усилий.
Но не пересказ мифа.
Тем более что пересказывать и нечего, мифа о Сизифе не существует, сохранился лишь эпилог - показательная казнь, а равную по смыслу вину античные не придумали.
Но и не беллетристика про древнегреческую жизнь.
То есть отчасти все-таки она. Перелистываешь, уже прочитав, и замечаешь: вот мелькнул хитон, вот факел, вот посох... Поразительно мало таких слов; соответственно почти нет деталей, реалий, - отчего же остается чувство жары и простора, прозрачной и вязкой среды (то ли это воздух, то ли время), наизусть знакомого быта, неизменного, как обряд? И география - подобная памяти: словно паришь над этой самой Элладой на такой высоте, что видишь ее всю.
Ни малейшей аффектации, крайне мало резких движений, размеренные голоса - все, как сквозь сон: лица, как облака, отблески мыслей, отзвуки характеров. И действуют словно бы не люди, а воли. Огромные прозрачные фигуры проходят одна за другой по линии горизонта.
Вот, например, встреча Сизифа с Плеядами - одна из них станет его женой:
"Сначала Сизиф их не увидел, как не увидел и самого Ориона. Это было только дыхание бури. Теперь же он во все глаза рассматривал сбившихся в кучку, пылающих румянцем, улыбчивых, перешептывающихся дев в воздушных голубых хитонах. Их было семь. Одна из них не улыбалась и выглядела бледнее остальных. Хотелось, протянув руку, увести ее, уберечь от дальнейшей погони. Но хоть и похожи они были на людей в своих поступках, Сизиф знал, что дела этих избранных вершились как-то иначе. Великан, громоздившийся за его спиной сейчас при дневном свете, был ведь еще и средоточием звезд в ночном небе, отрадным для глаз и полезным в земных трудах, предписывая их разумное чередование. Юноша замешкался, не в силах решить, видит ли он перед собой разбой и насилие, или эта длящаяся игра предвечных сил не предполагала разрешения и ничем не грозила девам и той единственной, от которой он не мог отвести взгляда".
В высшей степени странное чтение.
Чуть-чуть похоже на "Иосифа и его братьев": тональностью и темпом. Но совсем другой эксперимент. Что-то вроде путешествия в глубь мозга, к тем его пластам или слоям, в которых погребен опыт первого контакта людей с богами. Или богов с людьми. След от удара молнии, пронзившей (если угодно - создавшей) материю, которая в ответ вскрикнула - человеческой мыслью.
Реальность возникла как осознание самой себя. То есть бытие впало в бред раздвоения. В диалог с самим собой. То есть в миф. То есть в текст, превышающий человеческую речь.
Цивилизация воспользовалась словесностью. А мифологическую реальность оставила шизофреникам да наркоманам.
Так вот, нельзя ли, например, с целью написать роман и в процессе работы отвлечься от невыносимой душевной боли - войти в это особенное состояние, которое закодировано в поэтике мифа или, что то же самое, в его безумной логике? В состояние, так сказать, мифологического транса. И разузнать из первых рук, чего хотят от нас бессмертные, зачем терзают.
А герой романа как раз и пишет роман - чтобы расшифровать эту (назовем ее Сизифовой) логику. Чтобы проникнуться Сизифовой правотой. Чтобы свою судьбу и непоправимую утрату разглядеть при посредстве бесчеловечной, но мощной Сизифовой оптики.
Само собой, такой роман то и дело сбивается на трактат. О Боге, человеке и его счастье. С точки зрения вечности. В терминах суперсовременных.
"Боги и демоны не бьют друг другу морды, не отсекают головы и детородные органы и не льют крови прежде всего потому, что ничем вышеперечисленным не располагают. Их противостояния носят не криминальный, но бытийственный характер, который при определенном ракурсе выглядит, может быть, еще ужаснее, чем смертельные людские разборки... Миф, вероятно, пытается в приемлемой, максимально смягченной форме передать обморочный ужас выпадения из Вечности, душераздирающие роды самого Отчаяния, осознающего, что нет более возврата, что жизнь, неразрывно связанная отныне со временем, только теперь в полной мере приняла обличье смерти..."
В общем, перед нами - философское сочинение с попыткой мистического прорыва к истинам христианства через истины язычества. Это не совсем литература: нечто меньшее, нечто большее.
Как пишет Елена Рабинович в послесловии: до сих пор не было мифа о Сизифе, а теперь, считайте, есть.
Вот только - скажу от себя - очень уж он расплывчатый. Прямо как настоящий. Потому что кто же не Сизиф? Боюсь, что и в бизнес-плане самого Создателя... Молчу, молчу.
Радикальный миф о Сизифе
Екатерина Андреева. Настоящая литература
Жизнь человеческая может быть не только необъяснимо короткой, но и неоправданно долгой. Миф о Сизифе один из самых загадочных в греческой мифологии, и обращаться к нему приходится не в первый раз. Метафора "сизифов труд" означает такое мероприятие, которое, в силу его неподъемности, невозможно выполнить. Так его понимал и Альбер Камю, когда анализировал мифологические источники "Замка" Кафки. Алексей Ковалев не боится еще раз усомниться в том, что это за камень такой, который нужно бесконечно катить и нельзя его бросить и пойти заниматься делами своей вечности.
Сизиф отправляется в путешествие в Эфиру (будущий Коринф) со своей молодой женой нимфой Меропой. Через несколько дней путешествия по дороге они заходят к брату Сизифа, которого находят быстро постаревшим. Тот в свою очередь скрывает свое удивление красивой молодой внешностью Сизифа, его рассказами о родителях, умерших много лет назад и о делах, которые он помнит как семейные предания.
С тех пор как Сизиф женился на красавице Меропе, время стало откалывать с ним самые немыслимые штуки: то бежит опрометью вперед, то возвращается на прежние позиции. Этот мифологический финт, связанный с появлением женщины, смотрится очень органично и естественно, и читателю может вспомниться героиня "Хазарского словаря", которая грудью кормит молоком времени, или те же облачные девы из древнеславянской мифологии Афанасьева. Книга являет собой вопрос о том, что такое сделал Сизиф, что боги приговорили его к бессмысленной загробной работе; а строится она как реконструкция тягостного катания: вот он с таким трудом поднимает камень, который внезапно срывается и катится с крутого склона, и Сизиф вынужден спускаться обратно. В этой перспективе обреченность только во времени, которое то тянется как резина, а то вдруг срывается и его не остановить. Тут даже смерть становится целью...
Картинки из хрестоматии Куна оживают в настоящие, не причесанные неомифологизмом, мифические сюжеты, в которых время не выбрало направления и меры. Будет легче, если с самого начала избавиться от привычного, но не такого уж необходимого стремления ставить одно происшествие в затылок другому и не задаваться более вопросом: сколько лет было тому или другой, когда они родили третьего?
Pelevin - cool
Виктор Топоров Взгляд (Деловая газета). 22 ноября 2005
«...Известно высказывание некоего поэта: «Написал стихотворение о любви. Закрыл тему».
Тему мифа как такового закрыл, вообще-то говоря, Джеймс Джойс. Хотя и Томас Манн с «Иосифом и его братьями» не промахнулся.
А из новейшей литературы назову оставшийся незамеченным шедевр русского американца Алексея Л. Ковалева «Сизиф»...»
Интервью с Виктором Топоровым
Ирина Лейкина, Олег Сулькин. "Новое Русское Слово". Нью-Йорк, Июнь 2004
О.С.: - Я хочу завершить беседу наивным, но искренним вопросом. Виктор Леонидович, что вы нам посоветуете из свеженького почитать?
- Я главный редактор издательства "Лимбус-пресс", поэтому могу посоветовать книги, выходящие в этом издательстве. В особенности роман «Сизиф» вашего американского коллеги, сотрудника радиостанции "Голос Америки" Алексея Ковалева. Это почти великая литература. А может быть, и просто великая. Почитайте.
